Кокопелли танцует, в небе орел парит. Недоверчивый мой, давай заключим пари. На дыхание флейты спорим, на тень орла – я владею тем, что я себе не брала. Кокопелли танцует, зреют вокруг сады, и летит орел, заметает крылом следы. Расскажи им, имеющим право на чудеса, расскажи им о том, чего ты не знаешь сам. Я играю на флейте, веду за собой орла, я владею тем, чему не найти числа, я беру урожай садов, отдаю земле. Кокопелли танцует три тысячи долгих лет. Если я устану – ни слова не говори. Недоверчивый мой, давай заключим пари.
Пока флейта играет, а в небе горит звезда, ты идешь, идешь, идешь по моим следам.
Кот Басе

Море окружало ее, куда бы она ни шла, и за свое невыносимо долгое существование Калипсо ни разу не разлучалась с волнами. Однако воды жизни куда быстротечнее, куда тревожнее морских штормов – ведьма Тиа Дальма не была богиней и жила вовсе не на морском берегу, а в душных джунглях в верховье пресного источника, где соленая вода была не благословением, но проклятьем. Калипсо отлучили от ее сути, и она отлучила себя от любого соприкосновения с океаном, забравшись вглубь острова, где ни одна соленая капля не смогла бы ей напомнить, как это – быть частью необъятного.
Однако океан все еще желал воссоединиться со своей неотъемлемой частью, и частенько к смуглым ногам колдуньи прибивало детали из судьбоносного паззла, несущественные кусочки, ценность которых мог бы познать лишь божественный разум. Тиа Дальма окидывала подобные дары тревожным взглядом и уносила в свою лачугу под монотонное пение людей на болотах – коллекция в ее доме со временем образовалась внушительная, и ведьма единственная знала, как сложить картинку целиком. Бывало, правда, что детали не слушались и не подчинялись рукам, утратившим божественную силу, и тогда однажды могущественной, ей приходилось уповать на то, что было больше самого океана – на бескрайнее небо от самого горизонта. Но даже не прозревая движения судьбы, Тиа Дальма обладала достаточной мудростью, чтобы перетерпеть подобные дары; она хорошо знала: все, что попадалось ей на пути, было отмечено прикосновением божественного, и все она могла обернуть в свою пользу, даже если не видела суть насквозь.

Океан, подчинявшийся теперь воле других хозяев, относился к ней по-прежнему с особенной нежностью, хоть власти над ним она и не имела, и потому Тиа Дальма с вежливостью старого друга принимала подарки, не задавая лишних вопросов.
Когда в ее лачугу на сваях бывшие рабы белых господ, опасливо и уважительно избегая проницательного ведьмовского взгляда, втащили найденного на берегу мальчишку, полуживого, выброшенного на сушу лишь каким-то чудом, ей бы следовало спросить. Ей бы следовало напомнить океану свое раскатистое имя, топнуть ногой и бросить мальчика обратно в глубину, оставить его вечно плавать в соленых водах. Тогда у нее не было бы возможности оплакать его, несомненно, скорую смерть; ведь это неотъемлемое правило жизни: люди умирают.
Но Тиа Дальма вопросов не задавала. Ни о том, почему жители решили помочь незнакомому моряку, ни о том, чем собрались ей платить, кроме своего подобострастного почитания – мальчишку уложили на крепкую лежанку с влажными простынями – ткань здесь никогда не высыхала, и комары размером с ладонь не водились разве что в хижине у ведьмы – и, так и не подняв взгляда, оставили его заботам шаманки.
Все в момент напиталось кровью: густой железный запах захватил помещение, и жрица – здесь ее звали жрицей немыслимого культа, и Тиа Дальма позволяла им так думать, научившись многим хитростям Вуду - небрежно полосонула потрепанную ткань рубашки костяным ножом. От мальчишки пахло смертью, скорой лихорадкой, и от плеча практически до самого сердца расползалась глубокая рана. Вопреки всему, что видели местные люди, этот принесенный морем юноша был все еще жив. Колдунья слизнула с ножа попавшие на него капли крови, ухмыльнулась, по-особенному зловеще, но явно не желая зла своему неожиданному гостю, и бросила в кипящую на огне воду пучок трав, сорванный со свисающего с потолка букета. Не глядя, она проделала то же самое с несколькими банками, болтавшимися под самой крышей, что-то схватила со стола, разорвала ткань на несколько полосок, надкусив, небрежно окунула их в кипящее варево и немыслимым и неуловимым движением приложила к ране. Та зашипела, оставляя по неровным рваным краям белую пену, и бессознательный гость ее дернулся, повинуясь рефлексам; Тиа Дальма вскользь отметила, как повезло ее пациенту, что он не в сознании – боль должна была быть нестерпимой.
Когда все три оторванные полоски с зельем закончились, а рана перестала кровоточить, колдунья растерла между пальцев что-то, сильно похожее на смешанный с глиной ил, пахучий и вязкий, и, нашептывая что-то на древнем, неясном наречие, принадлежавшем далеким довавилонским векам, покрыла этой смесью плечо пациента до самого локтя и грудь до нижних ребер.
- Menm lanmò pral tonbe nan labou a*, - прошептала Тиа, склонившись над чудом уцелевшим мальчишкой. Она не понимала, откуда у него такое желание жить, но ей, честное слово, было любопытно узнать причины. Впрочем, как бы сильно ни было ее любопытство, утолить его она могла только при условии, что мальчик очнется, а вот очнуться ему следовало самому - в этом ведьма была ему не помощницей.

_____________
*Пусть твоя смерть увязнет в глине (креол.)

- Вы, - хрипло, совсем навылет тянет мальчишка, и ракушки в ее волосах звенят и похрустывают, когда ведьма в удивлении поднимает голову – никак она не ожидала, что ее пациент придет в себя так стремительно. Она расплывается в немой улыбке, почти нежной, почти смертельной, откладывает в сторону недочищенную рыбу, и полностью переносит свое внимание на мальчика.
- Я в Раю, - выдает он чуть ли не навзрыд, и Тиа заливается гортанным смехом. Смешно, право слово: почему-то каждый из этих переживших крушение спешит оказаться там, где вовсе не так весело, как в ее компании. Она не меняется уже несколько столетий: бессмертная в хрупкой смертной оболочке, она таит то, что невидно непроницательному глазу, и все же каждый из бывавших у нее не может не заметить что-то божественное. Видимо, до конца богиню сути не лишить, как ни старайся.
- Едва ли, - успокаивающе шелестит ведьма и подносит ему стакан воды. – Да и что ты знаешь о Рае, юноша, - с нотками легкой ностальгии говорит ведьма, походя осматривая его ссадины и рану. Выглядит он на удивление бодрым, и потому она впервые сосредотачивает на нем проницательный взгляд – не как на умирающем моряке, а как на человеческом существе, оказавшимся в ее жилище волею судеб. Смотрит секунду, смотрит две, смотрит минуту, и не может поверить: он в паре сантиметров от нее, но будто бы и нет его здесь вообще – Тиа смотрит и видит только человека, оболочку, и ничего из того, что может разглядеть обыкновенно, когда обращает свой взор на людей.

К нему не прилагается никаких инструкций, ни одного указания – руки Судьбы будто бы не касались его совсем, и Тиа не может считать отпечатки ее пальцев. И вместе с тем ей неукоснительно кажется, возможно, именно из-за этой чистоты от знаков, что чем-то он интересен; его роль в водовороте судьбы, может, неясна, размыта и загадочна, но он как коробка с секретом – даже будучи богиней, прохаживаясь босиком по планете, она никогда не видела человеческого создания с таким туманным предназначением. Настолько туманным, что не смотри она внимательно, сочла бы мальчишку бесполезным.
Но ведьма смотрит и больше не видит мальчика: очнувшемуся моряку, не обремененному мимикой беспамятства, свойственной лишь детям и старикам, теперь на вид лет семнадцать – совсем не мальчик. Для смертных это целая жизнь, и опыт этой жизни для Тиа Дальмы является весомым, поэтому в ту же секунду женщина начинает обращаться с ним как с равным; со свойственной ей долей снисхождения, разумеется, потому что на самом деле никто из смертных не может быть равен всемогущему океану, но все-таки отдавая должное опыту его жизни, хотя бы вон той ране неподалеку от сердца. Смешно сказать, какое опасное приключение пережил этот юноша, смешно подумать, почему не умер – пусть знаков Судьбы на нем нет, но вот Удачей он поцелован крепко, как любимый сын или очень изобретательный любовник. Тиа Дальма хмыкает: ей бы чуточку его везения. Она, пожалуй, просто станет надеяться, что это заразно.
- Как тебя звать? – этот вопрос от нее звучит крайне непривычно, Тиа и сама удивляется – она частенько в курсе таких незначительных вещей, как людские имена. Но ему неоткуда этого знать, поэтому ведьма легко сохраняет всякую видимость спокойствия – со стороны сложно догадаться, что она заинтригована подобной необычной находкой. Может быть, океан все же любит ее с прежней силой, раз дарит такие подарки.
Тиа Дальма  колдунья, жрица потустороннего, видавшая виды, но с непосредственным очарованием глупости, свойственной лишь тем, кто не верит в разумность вселенной, она сама легко поддается любому колдовству, любому обещанию загадок и веселья, любой необычности. И этот ее собеседник, если вы спросите ее, крайне необычен. Для человека, разумеется. Для, какая банальность, мужчины.

Если чего у ее гостя и не отнять, так это интуиции: наверняка, она-то и нашептывает ему не доверять незнакомцам. Тиа Дальме-то доверять точно не стоит, она и сама себе верит не особо, никогда не зная, чего пожелает в следующий момент – она слишком давно живет, чтобы строить планы. И мальчик не спешит демонстрировать себя: прячется он от нее так же поспешно, как и натягивает рубашку. Жалость, право слово. Ей, впрочем, хватает нескольких секунд для поверхностного ознакомления. Она знает теперь, например, что гость ее не просто моряк – пират, о чем красноречиво свидетельствует клеймо на его левом предплечье. Рано же он определился с профессией.
Особой ненависти к пиратам ведьма не испытывает, ей не нравятся только проклятые двенадцать. С остальными же она делит любовь к свободе и соленому океану, авантюрный дух и жажду неизведанного. Джек Воробей, пожалуй, пока что не может сравниться в опыте с лучшими из своего вида, но прав он в одном: рай у каждого свой, и ему в его пока что рано.

- Не я тебя спасла, пират, - говорит Тиа Дальма куда-то в сторону, проглатывая половину согласных. – Благодари океан. Одни боги знают, волею каких судеб тебя вынесло на мой остров, - в конце фразы ее интонация ощутимо падает – ведьма испытывает необыкновенно мощное дежавю, которое, кажется, не должно бы быть свойственно прожившим не одну сотню лет (память их должна бы атрофироваться, ослабнуть, чтобы каждое воспоминание померкло и не причиняло все те неудобства, что так свойственны воспоминаниям). Однако Тиа помнит, как точно такие же слова вылетали однажды из ее рта, впрочем, не совсем ее – рта бессмертной богини, а не чернокожей ведьмы-отшельницы, и были адресованы не какому-нибудь начинающему мальчишке-пирату, но герою, победившему неприступный город и не испытывающему страха перед самими богами; Тиа хорошо помнит царя Итаки, как если бы его самодельный корабль отчалил вчера. Наверное потому, что в кои это веке десять лет, проведенных вместе с Улиссом, не казались ей ничтожным сроком; не должны были они казаться таковым и тому, кого она прокляла (благословила!) проводить их в море, не ступая на сушу – смешной, честное слово, и совершенно бабский сентиментализм. И глупость несусветная: если пиратские бароны всерьез собирались удерживать ее в этом теле, то нужно было отнимать у нее не силы, а воспоминания, знания.
Наверное, из-за его необычного везения и такого легко узнаваемого во все времена огня на секунду Джек Воробей сливается в ее сознании с давним воспоминанием былого; между лихим юнцом и предприимчивым царем Итаки нет ничего общего и в помине, разве что их случайная встреча с ней. Во всяком случае, Тиа Дальма так думает – знать наверняка она не может из-за смущающей нечитаемости ее сегодняшнего гостя. И поэтому она предпочитает совсем об этом не думать – ее призраки слишком опасны, чтобы их воскрешать. Она коротко трясет головой, прогоняя странное наваждение, и, наверное, выглядит слегка сумасшедшей, но ей едва ли есть до этого дело; ее гораздо больше интересует этот странный мальчик, чистый от любой судьбоносной метки – не сам ли Посейдон решил спровадить его сюда, не зная, что с ним делать. Потому что Тиа Дальма тоже не знает. Но ей очень любопытно выяснить.
- Имя? – ведьма усмехается, зная, что как бы ни представилась – солжет. Хочется сказать правду, это желание всегда возникает у нее в присутствии новой публики, жрица не прочь поактерствовать, впечатлить, нагнать драматизма, но едва ли кто из этих неотесанных моряков способен оценить открывшуюся им истину. Разочаровываться в своем госте раньше времени женщина не спешит. – Тиа Дальма. И это мой остров. Местные зовут его местом, где сходятся два океана. Хотя англичане наверняка уже занесли его на карту под каким-то другим названием, - Империя пробует хозяйничать в этих диких местах так давно, что даже оторванная от цивилизации ведьма успела об этом прослышать. Когда-то давно, впрочем, она даже благоволила им, пока жители маленького острова не обнаглели окончательно, возомнив себя покорителями морей.
В ответ на его шутливый, совершенно ребяческий жест ведьма, оценившая силу воли и степень жизнелюбия, поднимается с насиженного места, обходит мальчишку, на секунду замершего, кругом, словно плетет заклинание, осматривает со всех сторон.
– На кой черт тебе место, Воробей, если убраться отсюда тебе предстоит еще не скоро? – внезапно и целенаправленно пальцы ее достигают обработанной, но далеко еще не зажившей и даже не до конца затянувшейся раны, надавливают больно, но не до черноты в глазах – причинить страдания Тиа не стремится, это просто подтверждение ее слов, ничего более. Если этот лихой пират решил, что смог исцелиться чудесным образом, пусть подумает еще раз: он в ее распоряжении и не уйдет никуда, пока его не отпустит гостеприимная хозяйка – хватит в нее своеволия. Плавали, знаем. – Обидно будет, если ты помрешь где-нибудь в океане после всех моих стараний, - пробирающим до костей шепотом, в котором есть что-то от ласковой угрозы и обещания вселенских мук, шепчет ведьма ему в самое ухо; шепот ее имеет свойство продираться даже через самую терзающую агонию. – Тебе нужно еще поспать, Джек.

Город моря не знал и был безнадежно зол, вместо шлюх портовых испытывал старых дев. У морского дьявола был здесь иной резон - вышло так, что в море ему не осталось дел. Говорили в тавернах, что сушей наказан черт, что ни парус, ни компас ему не вернут пути. Говорили, что море стоит за его плечом, оттого ему выхода к морю и не найти. Дэйви Джонс любил женщину, только её одну, но она была ветром - попробуй её поймай. И тогда он решил людей отправлять ко дну, свою смерть, как сердце, из каждого вынимать. Дэйви Джонс любил женщину, женщина вышла в шторм. Он считал шаги: пучина, доска, прицел. Много лет прошло, и он позабыл, за что. Но из бездны к нему все тянется эта цепь. Иногда под вечер стихает привычный гул, опускаются ставни, на город ложится сон, и становится легче, и тень, что стоит в углу, превращается в свежий бриз и морскую соль. Дэйви Джонс выходит, поет о своих морях, замечает в каждой случайной ее черты.
Убивает он, ни слова не говоря.
Только смерть не избавляет от пустоты.
Кот Басе

В ответ на комплименты хочется усмехнуться или хотя бы выдавить из себя благосклонную улыбку, но лицо ее не отражает ничего – юноша ей симпатичен, не лишен притягательного очарования, но падкая на лесть, на восхищение, за целую вечность ведьма утомилась улыбаться кому бы то ни было, даже обаятельным, юным и странно-красивым морякам. Потому, наверное, что несмотря на всю свою ветреность, ощутимо заземлилась в оболочке смертной; потому еще, может, что сердце ее не жаждет отвлечений, но упрямо настаивает лишь на одном – на долгожданной свободе. И если Тиа Дальма поспешно позволяет себе очароваться Воробьем, то совершенно не в серьез. Он бы, наверное, со всей своей искренностью мог ей наскучить, может даже утомить (а какие-то пару сотен лет назад получил бы все, что пожелал, и бессмертие в придачу), и ветер бы подул совсем в другую сторону, но совершенно опрометчиво Джек позволяет ведьме заглянуть далеко за пределы, в самую суть.
- Вы меня совсем не знаете, но так заботливы... – Тиа хочет ответить, что плевать она не него хотела, просто пребывала в хорошем расположении духа и помогла по совершенной случайности, пусть запишет в столбик легких побед, но пропитанная кровью и надетая наспех рубашка вдруг оказывается в ее ладони, и рука ее лежит на самом сердце, глухой стук которого вместе с шепотом заполняет пространство в ее голове, и ведьма больше не видит своей хижины, не видит пирата – видит красивый резной корабль, которому однажды предназначено облачиться в черное, видит звонкое песо в густых волосах капитана Воробья и мерзкую чернеющую метку на той самой ладони, что держит ее руку.
Наваждение длится лишь мгновение, женщина даже не успевает понять, что к чему; Судьба играет с ней в пятнашки, и тот, на ком секунду назад не проступало ни одного знака, вдруг становится под ее руками вымощен тайными символами, словно письмо с секретными чернилами, соприкоснувшееся с соком лимона. Подкошенная такой подлостью, на секунду Тиа Дальма совершенно теряется и может лишь молчаливо осматривать гостя.
- Когда твоя рана затянется, я покажу тебе, что такое забота, - туманно и не понятно с какой целью обещает она, не разбирая языков. Смысл ее слов ускользает даже от нее самой, и ведьма тщетно пытается, сжав его ладонь, вернуть видение – как обычно, придется пробираться наощупь.

********

Море пригоняет волны к самым ногам, игриво лижет стопы, и Тиа, замирая у кромки воды, щурится от приятной прохлады. Неожиданный бриз налетал внезапно: на Карибах душно и липко, и ведьма, живущая здесь уже двести лет, не ждёт свежести, не ждёт ничего нового; но вот появляется Джек, и она обнаруживает в себе способность удивляться.
Тиа Дальма с уверенностью может сказать, что видала виды, что знает жизнь во всем её многообразии, что дивиться уже нечему, но пират, по началу поразивший ее лишь неуемной жаждой жизни, списать которую можно на юность, и свободой от всякого влияния судьбы, что так же списывается на счастливый случай, за несколько проведённых у неё дней обнаруживает в себе то качество, которое ведьма уже и не чаяла повстречать в смертных. Она думала, подобные ему перевелись, вышли все, но Джек будто бы из другого века, где сила меряется умом и опытом: он невероятно изобретателен, находчив ничуть не меньше Одиссея, и со временем женщине становится ясна ее практически моментальная к нему симпатия. Она ведь то, что моряки зовут Фортуной, она ведь та, кому подобные ему молятся, чтобы получить свою долю удачи, а Джек (даже учитывая, что истории его кокетливо приукрашены, а заслуги горделиво преувеличены) удачлив настолько, как если бы все ее божественное благословение ушло на одного этого мальчишку. У неё нет божественных сил, но это не значит, что кто-то другой обделил пирата благосклонностью, а, может, это была все же оставшаяся капля ее чудес? Кто знает.
Но ведьме нравится, как свободно дышится в его присутствии, словно она в расцвете прошлой славы (Джек не забывает проворно и предусмотрительно отвешивать комплименты доброй хозяйке), как незамысловато он оказывается с ней на короткой ноге, и всезнающей, зловещей, таинственной Тиа Дальме вдруг совсем не хочется его приструнить, указать на ничтожность его опыта. Ей хочется приобщить его к великому знанию вселенной, хочется поделиться; у неё никогда не водилось учеников, и начинать ведьма не планирует, и вместо долгого рассказа однажды просто ловит его за руку, запихивает в рот пучок скользких водорослей из своей волшебной склянки и оставляет совершенно одного в кромешной темноте казалось бы светлой звездной ночи. То, что открывается ему там, не должно ее касаться, не должно ее тревожить – каждому своё, и ведьма не хочет лезть в его истину.
Возвращается она лишь перед самым рассветом, чтобы привычным движением смешать в деревянной миске черную краску с далеких берегов Индии с раскрошенным углем, только в этот раз – не для себя.

А ещё она понимает, что он здесь не случайно. Волею богов ли, дьявола или случая, но если Судьба не пожелала оставить на нем отпечатка, то ведьма пожелает точно. Он как будто сделан специально для этого. Джек появляется здесь, и Тиа знает, что время пришло; может, ещё какие-то десять-двадцать лет, но уже скоро. И он нужен ей сразу для всего: для плана, для вознаграждения, для наказания. Но ведьма ждёт. Любуется юношей, которому она без спроса определила роль искусного оружия, и в тайне от своих собственных планов раздумывает, как слепить из него сообщника; Тии не хочется, чтобы вся роль этого прекрасного мальчика сводилась лишь к исполнению ее воли, ей заранее его жаль, но через неделю знакомства с Джеком женщина понимает, что даже если все будет для неё, по ее никогда не будет. Джек свободолюбив, как ветер на морских просторах, и эта черта их роднит.
Он сидит на краю ее острова, вглядывается в даль, и видит только бескрайний океан; Тиа видит то же, но ей придётся ещё немножко потерпеть, прежде чем вновь оказаться тем, что так дорого этому пирату, что так дорого ей – что единственно волнует ее старую душу.
Она живет в глубине острова, чтобы напрасно не знать океана, не грезить о его глубинах, не видеть его несуществующих краев. Смешно сказать, что богиня, обреченная скитаться в дали от воды, не знает кораблей, и в открытой воде ей тревожно; она привязана к суше, как капитан Летучего Голландца привязан к морю – забавное ей досталось наказания, разве нет? Если бы Джонс знал, обязательно бы посмеялся.
А Джек вскоре – день, неделя, месяц, не важно – обязательно покинет этот остров. И так же обязательно вернется. И снова сбежит - мальчишка не сможет без воды, не сможет без своего корабля. Оно и к лучшему, оно ей на руку.
- Не привязывайся уж слишком, дорогуша, - усмехается Дальма, падая рядом с босым Джеком на песок, и все ее украшения переливчато звенят. - Однажды оно не ответит тебе взаимностью, - она нежно усмехается, и в подведённых угольных глазах ее можно рассмотреть сожаление. – Больно непостоянный. Каждый из влюблённых в море рано или поздно находит в нем свою смерть… Разве что морской дьявол на том берегу не предложит тебе сделку. Слыхал про Дейви Джонса? – От горизонта надвигаются густые, серые тучи, и закатное карибское небо, окрашенное в спелые лиловые тона, стремительно наливается свинцовой сумрачностью. Будет гроза.

Отредактировано Tia Dalma (2017-04-18 21:28:04)

Этот юноша, составляющий ей компанию, настоящий наглец и мерзавец, и даже ее божественным планам он умудряется помешать с одинаковой совершенно органичной легкостью: ее коварный рассказ про морского дьявола он прерывает, даже не удосужившись переспросить – Тиа Дальма подбирается, как притаившийся в засаде леопард, интригует, планирует. Вот-вот у мальчишки зажгутся глаза, вот-вот он начнет расспрашивать, не веря сперва и от того все больше удивляясь при каждом ее новом слове, но Джеку хватает наглости лишь хмыкнуть. «Значит, он существует», - совершенно не удивившись, будто поверил ей с первого слова, этот мерзавец доверчиво оборачивается в ее сторону, и именно эту фразу ведьма читает на его лице. А затем он, мешая продолжению, поспешно вскакивает с песка и увлекает ее за собой прочь от морского берега и разыгрывающейся бури. Подлец, нахал, пират! Ведьма вовсе не кисейная барышня, она хуже – она богиня, привыкшая к почитанию, и от такой наглости у нее даже слов не находится; она лишь больно впивается в протянутую руку Джека, на которой еще не до конца зажило клеймо, длинными черным ноготками и недовольно поджимает губы – такой момент прошляпила!
Возможно, это для чего-то нужно. Возможно, Джеку придется узнать о Дейви Джонсе позже, когда ему действительно понадобятся его услуги. Ведь тот корабль, что она видела в его мыслях – «Распутная девка», Джек рассказал, как однажды ходил под его парусами – совсем не тот, чем ему суждено однажды стать. Должно быть, и правда не время. Но Тиа Дальма, вынужденная терпеть, на самом деле ждать не любит: она порывиста, страстна, привыкла получать все и сразу, и даже будучи заточена в смертное тело, привычек своих не оставляет. Если у нее отбирают одно развлечение, она тут же придумывает себе другое.
Беда лишь в том, что Воробей такой же; за все то время, что он проводит у нее, шаманку не раз посещают мысли, что он мог бы быть ей братом, ей и прочим представителям божественной семьи – амбиции и воображение у него уж точно совсем не человеческие. И единственное людское, что она в нем видит, - совершенно юношеская любовь к жизни. Тиа не может утверждать, что это всего лишь следствие возраста: Джек юн, и ему все в новинку в этом мире, но иногда, когда все складывается удачно, когда он как-то совершенно по-особенному поворачивает голову, когда тень мешается со светом и падает на его лицо сквозь трещины ее бунгало, и если ей самой в этот момент приходит мысль обратить на гостя внимание, она отмечает легкие следы в глубине его ромово-черных глаз, оставленные недолгим сроком в семнадцать лет, но такие значимые. И даже уставшая, порядком поизносившая интерес к людям богиня смотрит внимательно и зачаровано, словно он и правда один из ее рода. Тогда она, плеская ему в стакан терпкого островного вина после долгой охоты, берет его своими ловкими пальцами за подбородок и долго, пристально вглядывается в глаза. Воробей такой же, и придумать в его обществе себе развлечение, с ним не связанное, - задачка непосильная даже гораздой на выдумки Тиа Дальме.

Она не просто так берет с него плату за каждое действие. Тиа не уверена, что найдется слово, чтобы охарактеризовать ее отношение к Джеку: своей совершенно неуместной, неземной непредсказуемостью он развлекает ее, приводит в восторг, в какой в иные времена богов могли привести только самые необычные люди, очаровывает своей юношеской непосредственностью, за которую, впрочем, иногда хочется плеснуть в него кипятком (больше из-за себя самой и собственных глупых привычек. «Никаких мальчишек, Калипсо, никаких мальчишек! – советовала в лучшие времена старая подруга) или сварить в котле, словно забредшего в домик ведьмы ребенка. Но вместе с тем Тиа все больше начинает ловить себя на ощущении, с какой настороженно относится к Джеку, с какой странной тревогой: он объявляется на ее остове, словно вестник грядущих перемен, с него начинается история, которой самое время закончить предыдущую главу, он воодушевляет, обещает скорую свободу, исполнение всех ее планов, но ведьма узнает Джека, и это странное тревожное чувство накатывает на нее с головой. Он не то надежное предприятие, в которое купцы будут вкладывать деньги, он не тот человек, которому заботливый отец мог бы доверить любимую дочь, и стоит только ветру подуть в другую сторону, Тиа Дальме придется еще столетия провести в этом бренном теле на забытом вечностью острове. Джек ненадежен, и от того ведьма проклинает Судьбу, решившую сделать предвестником всего именно этого свободного мальчика. Женщине тревожно, и все, что ей остается, постараться вести его в нужном направлении.
Плата – это ее способ преподать ему урок. Она не знает людей, которыми он был воспитан, не знает, чему обучался до нее и что ему нашептало море, поэтому учит его жизни по-своему, как никто больше не сможет. И Джек учится быстро, любопытно посматривая на нее, когда она принимается за свои ритуалы; понимает, что хорошую мысль и живую смекалку не заменят ни удачливость, ни физическая сила. Она берет с него плату, и он понимает, что ничего в этом мире не дается даром, даже эти ее уроки. Поэтому не сопротивляется, когда Тиа Дальма, хитро и жадно сверкая глазами в отблесках разведенного на добытых дровах огня, ритуальными символами, смывающимися в ближайшей реке, покрывает его практически с ног до головы – кто может гарантировать, что после этого его душа не принадлежит ведьме?

Ей, видимо, стоит научить его еще вежливости и тому, что в чужих домах не стоит трогать не принадлежащие тебе вещи. Впрочем, он сам теперь научится – после такого грех не научиться.
Тиа фыркает ничуть не тише бушующего за дверью урагана и протягивает Джеку миску с кипяченной водой. Это зелье ему не предназначалось, это ее напиток, и она прекрасно знакома с последствиями его принятия. Но плата берется и с нее: местные, живущие на острове, почитают ее потому, что она может оказать им кое-какие весьма специфические услуги. В прежние времена ей бы не понадобились стимуляторы для подобного, то теперь, чтобы заглянуть туда, куда смертным вход заказан, Тии нужно то, что позволит ее сознанию окунуться в путешествие. Сок корней папоротника, смешанный с растущими в глубине острова ягодами, очень неплохо помогает, но для неподготовленных может оказаться слишком сильным – Тиа не завидует тому, с чем сейчас может познакомиться Воробей.
- Глупый мальчик, - раздраженно, но не зло шепелявит ведьма, притягивает ему руку и утягивает за собой на пол, не слишком бережно укладывая его голову на свои колени. – Не удивляйся ничему, что сейчас увидишь. Это все может быть не более, чем сном. Ты вряд ли запомнишь. – У мальчишки мягкие, пусть и чуть спутанные, но приятные на ощупь волосы, и ведьма думает, что долго они в таком состоянии не выживут – не для морской жизни такая шевелюра.
Хорошо слышно, как трещат деревья снаружи, и ветер гудит, попадая в трещины бунгало. Шторм не на шутку, даже река не спокойна, и ее дом ходит ходуном. И Джеку, должно быть, достаточно дерьмово и без этого.
- Не лучшее время ты выбрал, милый, для своих экспериментов. – Есть, конечно, возможность, что на молодой здоровый организм ее зелье окажет не такой ужасающий эффект, но она ничтожно мала.

Отредактировано Tia Dalma (2017-04-28 16:39:00)